То, что лежит в могиле, разве ты?
Разлуками, печалью был отмечен
Твой трудный путь. Теперь их нет. Кресты
Хранят лишь прах. Теперь ты мысль. Ты вечен.
И.А. Бунин
По заведённой традиции столбовой дворянин раз в год мог обратиться с просьбой к царю. Поэтому, когда Василий Степанович попросил Николая Александровича помочь со сложным в те годы делом – разводом – царь не отказал боевому офицеру, полковнику Сподину, с которым, как мне говорили, был дружен… Развод требовался не ему, а моей прабабушке – весёлой, доброй, доверчивой, искренней и, как мне кажется, немного взбалмошной фантазёрке… К тому времени брак прабабушки и её мужа Анания Михайловича Трегубова уже фактически распался… Попытки сохранить семью, которые делали друзья и близкие, не привели ни к чему.
Однажды они, устроив встречу супругов в надежде их примирить, увидели, что моя юная прабабушка молча и незаметно корчит рожи своему мужу, окончательно показывая своё отношение ко всей этой затее о восстановлении отношений. После этого уже никто не пытался примирить мятежную Женечку и её мужа.
Однако к тому времени на руках у неё уже была маленькая дочка – Нина, столь же неуёмная и боевая, как показала вся её долгая и непростая жизнь.
Видимо, в это же самое время Евгения Петровна (моя прабабушка) и встретила Василия Степановича, который был значительно старше её. На этот раз союз этих людей оказался нерушимым на всю их долгую и нелёгкую жизнь.
Я мало что знаю о Василии Степановиче. Моя память сохранила лишь отрывочные эпизоды жизни этого человека из коротких рассказов и моей прабабушки – бабы Жени – и фраз, которые она изредка роняла в разговоре…
После полученного развода Евгения Петровна и Василий Степанович поженились и долгое время жили в Полтаве, где у них был дом на центральной улице. Жизнь семьи была вполне обеспеченной, но, как это часто бывает у военных, связана с переездами. Вот и полковнику Сподину назначили место службы – в Хабаровске. В те времена поезд из Полтавы в Хабаровск шёл… три недели… На больших станциях остановки иногда были по часу, чтобы паровоз заправился водой и углём, а пассажиры – обедом. Там же – на Дальнем Востоке – семью застала и Русско-Японская война, в которой полковник Сподин принимал участие.
Я помню (видел) потускневшую фотографию: Василий Степанович в мундире стоит рядом с прильнувшей к нему красавицей-женой. На груди полковника – кресты орденов, а рука висит на большом чёрном платке-перевязи – ранение, полученное в бою.
От той войны кроме раны и орденов осталось два тёмно-коричневых небольших деревянных обломка какой-то резной мебели, каждый – не больше кулака… Василий Степанович был, видимо, не чужд юмора, сказав своей доверчивой супруге, что это его солдаты разломали штыками трон вражеского императора, а потом из этих обломков сделали пепельницы…
Я не сомневаюсь, что этот человек был добр и заботлив. Очевидно это качество ценили и его солдаты. И когда разразилась революция, а за ней – гражданская война, когда офицеров часто без суда и следствия, безо всяких разговоров просто выбрасывали на штыки, солдаты всячески защищали, спасали и предупреждали своего командира. Уже потом уже за него будет заступаться и выручать писатель В.Г. Короленко, с которым они дружили. Однажды семья будет баррикадироваться в доме, случайно узнав, что кто-то на них донёс, и с минуты на минуту должны прийти их убивать… В другой раз они будут спасаться по каким-то подвалам, где умрёт их новорождённая дочка «Талочка» (Наталочка). Годы спустя, забившись в горную глушь на Кавказе, они потеряют и сына четырнадцати лет, оставшись без помощи доктора.
А пока… Пока жизнь текла ровно, благополучно и безмятежно. Молодая счастливая жена вместе с героем войны появлялась на вечерах, балах и приёмах… Я узнал от бабы Жени, что дважды в одном вечернем платье появляться на балу или ином подобном событии было не принято…
Семья жила в пятикомнатной квартире с огромной кухней, где жила вся прислуга – несколько человек… Надо признать – у гувернантки, однако, была своя крошечная комнатка. Вначале это была немка, потом – француженка… Поэтому дети владели иностранными языками не хуже русского.
В доме работал и жил с остальной прислугой на кухне лакей по имени Борис. Либерально настроенные хозяева разрешали ему в своё отсутствие прилечь на диван в гостиной и подремать в ожидании, например, их позднего возвращения домой.
Когда годы спустя прабабушку расспрашивали юные внуки – отчего ж и как это так произошла такая страшная революция, незамедлительно последовал короткий и твёрдый ответ: «Зажрались!...»
В доме трудился и повар-китаец, которого называли Иван Иваныч. Примерно так же поступают и сегодня сами китайцы, беря себе европейские имена, не надеясь, что их бледнолицые братья смогут запомнить и правильно произнести их подлинные Китайские имена.
Длинная чёрная коса, железный взгляд чёрных глаз, молчаливость повара вселяли в остальную прислугу опасливое почтение.
Иван Иваныч творил кулинарные чудеса, которые восхищали гостей дома. Он то делал огромный торт из мороженого в виде зАмка, то на стол подавали фазана в перьях, и никто не знал – как же подступиться к такому блюду? – Но стоило лишь потянуть за незаметную нитку, как жареная птица освобождалась от перьев ко всеобщему восторгу. В таких случаях он скромно и лаконично произносил – «Шанго!..» («Получилось!...»).
Повар почти не знал русского языка, поэтому ему часто заменяла речь пантомима.
«Ну, как, Иван Иваныч – нравится тебе моя жена?!» – с улыбкой интересовался полковник, кивая вслед вышедшей из комнаты красавице-жене.
Иван Иваныч делал шаг вперёд, встав на место ушедшей, и, глубоко втягивая носом воздух, безмолвно улыбался, блаженно закрыв глаза, показывая, что даже воздух вокруг этой женщины вызывает наслаждение…
А в другой раз что-то неладное случилось с полковником; видимо, стало плохо с сердцем, и прабабушка уложила супруга на диван, а сама стала хлопотать вокруг него, капая лекарство в стакан с водой и причитая, чтобы успокоить, и мужа, и себя… Иван Иваныч тоже что-то приносил и подавал, а уже потом делился впечатлениями: «Капитана – помирай, а мадама – помогай!...»
Однако всё это вскоре останется в прошлом. Революция и гражданская война сметут и людей, и привычную жизнь… Полковник с женой бросят всё своё имущество и будут постоянно кочевать, спасая себя и детей.
Отечественная война застанет их в Ставрополе, где они – бездомные, безработные, беззащитные – чудом не погибнут от голода… Потом жизнь забросит их в горную глушь на Кавказе неподалеку от Сочи, который тоже был глушью в те времена. В этих местах им будет суждено прожить до конца своих дней.
Вскоре у моей прабабушки и её мужа появились внуки – девочка и мальчик (моя мать и её брат). Малышам долго не давались некоторые слова и звуки. Поэтому они изобретали свои слова и имена, называя по-своему всех и вся. Безуспешно пытаясь сказать слово «дед», стали пытаться произнести имя – «Вася», «Васька»… Но и здесь не всё было гладко, а получилось вместо «Васька» – «Ватка»… Как часто бывает в жизни, что какое-то странное или неверное слово или имя становится основным. Вот так и слово «Ватка» с тех пор стало в семье вторым именем любимого дедушки…
Я не застал в живых этого человека. Он скончался до моего роэдения… Однако в разговорах, семейных традициях, каких-то мелких действиях окружающих Ватку всегда упоминали, и он незримо присутствовал среди нас…
Однажды я увидел у бабы Жени в баночке с горчицей крошечную деревянную лопатку, которая в мельчайших подробностях повторяла настоящую большую лопату… Нигде прежде такие изящные вещицы мне не встречались… «Откуда такая лопатка?» – удивился я. – «Это Ватка вырезал из дерева…» – с бесконечной любовью в голосе ответила баба Женя…
Неумолимое время равнодушно отсчитывало год за годом, и к исходу своих дней полковник Сподин, превратившись в милого доброго Ватку, приобрёл странности, хоть и не терял ясности рассудка. Живя близ Сочи, он настойчиво пытался искать… Полтаву, где прошли его лучшие годы… Когда ему пытались возразить и ещё раз всё объяснить, показав географическую карту, он очень сердился и обижался, полагая, что его все отвлекают и обманывают, стараясь ввести в заблуждение. Но проходило какое-то время, и он снова, отведя человека (особенно – нового) в сторону, застенчиво и с тоской в голосе просил: «Скажите… Мне надо попасть в Полтаву… Я точно знаю – это где-то здесь, рядом… Помогите мне найти дорогу… Пожалуйста!...» Тем, кто давно знал Ватку как блестящего офицера с обширными знаниями и ясным умом, наблюдать угасание разума любимого человека было, конечно же, тягостно.
Ежегодно на день рождения Ватки баба Женя до конца своих дней пекла твёрдый и невкусный пирог с ежевикой, называемую в тех местах ажиной, который, по её словам, любил Ватка. С глазами полными слёз баба Женя угощала всех близких, друзей и соседей, прося помянуть любимого человека.
Годы спустя, подойдя к письменному столу бабушки и перебирая бумаги в дальнем ящике, чудом уцелевшие за все минувшие годы, я наткнулся на старую записную книжку. Пожелтевшие страницы под тёмной мягкой на ощупь обложкой с закруглёнными углами не содержали ничего интересного. Какие-то хозяйственные записи занимали десяток страниц, а остальные страницы оставались совершенно пустыми. Лишь на последней странице тончайшим пером рукой Ватки аккуратным почерком, которого уже давно нет, было написано: «Среди охотников бытует наивная убеждённость, что у куропатки – не одно, а два сердца. Иногда я думаю, а не так же ли устроена и женщина?»
Кроме этой странной и неожиданной фразы ни в книжке, ни где бы то ни было ещё я никаких записей полковника Сподина не нашёл.
Больше от Ватки ничего не осталось.
Х Х Х
Я снова и снова вспоминаю маленькую записную книжку полковника Сподина в тёмном мягком на ощупь переплёте и закруглёнными углами… И жизнь Ватки (точнее – моё о ней знание) напоминает мне эту книжку: несколько скупых и формальных фактов, затем – множество пустых белых страниц – как череда неведомых для меня долгих лет, что прожил этот человек и в конце книжки (или – жизни?) – запись-загадка.
Не так ли и мы предстаём перед потомками – в виде невнятных ничего не говорящих формальных сведений и совершенно неизвестной жизни, состоящей из одинаковых белых пустых страниц и какой-нибудь необычной или заурядной фразы, жеста, шага, которые почему-то намертво запечатлеются в детской памяти. Воспоминания, которые будут возвращаться всю жизнь в виде мелких эпизодов, ничего не значащих и казалось бы ничтожных, событий или неразрешимых загадок, которые наши потомки тщатся разгадать всю жизнь?…
Вот и я остаюсь наедине с неизвестным мне полковником Сподиным, его жизнью, состоящей для меня из сплошных белых страниц и фразой-загадкой в конце книжки и жизни…
Х Х Х
Я вспоминаю кусочки пирога, что раздавала людям баба Женя, напоминая всем об ушедшем любимом человеке, пытаясь удержать, сохранить и продлить память о Ватке. Я не умею печь пирог с ежевикой, но может быть те кусочки сохранившихся воспоминаний-рассказов, которые я сейчас раздаю вместо пирога, продлят память о полковнике Сподине?...
И тогда мне не остаётся ничего другого, как подойти к столу, взять свою записную книжку в тёмном мягком на ощупь переплёте с закруглёнными углами, пролистать все свои хозяйственные записи и в конце книжки записать аккуратным почерком всё, что мне удалось вспомнить…